Речь пойдет о предательстве.
О том самом, на которое способен только человек.
По отношению ко всему, что существует на этой земле.

…Весна — и у меня очередной развод.
Хлоп дверями, чемодан в руку, автовокзал.
У кассы:
— Вам куда?
— Самый что ни на есть норд и минимум 300 верст от этого гадюшника!
— ???
— Что непонятного?
— Не фулиганьте, гражданин!

В итоге – через какое-то время оказываюсь в городишке на пятьдесят тысяч мест.
Обустроился, обжился.
Обычно на это у меня уходит часа два, не более.
Звоню с переговорного (тогда сотовых, может, кто и удивится, еще не было в стране).
Брат облегченно переводит дух.
Объясняю ситуацию.
Тот обещает срочно выслать бабки и долго меня материт.

Бросаю трубку и выхожу на улицу.
Не курю, но… бывают моменты, когда от этой заразы вроде как действительно легчает на душе, когда с силой втягиваешь в себя горячий и пахучий дым. И хотя осознаешь, что этот дымок потом осядет в твоих легких едкой чернотой… но мысленно плюешь на это с самой высокой на свете колокольни и продолжаешь с аппетитом «убивать» сигарету.

— Мя…у?
Именно вот это что-то вопросительно-умоляющее и прозвучало у меня под ногами, когда я остановился на миг, обыскивая глазами обочину в поисках несуществующей урны.
Белый, ой, какой белый… и глаза голубые.
Красив, босяк!
Только вот хвост не «вырулил» у тебя, браток, – в темно-серую полоску.
Дрожит, трясется, пищит и жмется к моим ногам… в поисках тепла и защиты.
Поднял с асфальта, согрел в ладонях – кроха совсем еще… откуда же ты свалился на мою голову?

Зашел в лавку, купил молоко, кило мороженых килек, пачку «чайковских» пельменей и пиво.
Кильку с молоком – новобранцу, пельмени и пиво – себе.
С хозяйкой дома вопрос решился быстро – хруст «чирика» всегда творил чудеса.

…Вот так и живем уже почти три месяца.
Брат, как и обещал, ни слова ни бывшей жене, ни родным – «на заработки», и все.
А «заработки» эти – грузчиком на плодово-овощной базе.

Работа тяжелая – зато голове легче.
Душевная боль соленым потом выходит…
Вечером, правда, эта зараза возвращается вновь, и вот тут уже мой Яшка приходит на выручку.

Между делом познавая этот огромный мир, он все свое время жил на мне.
В буквальном смысле.
Я был его землей, был его небом и солнцем…
Я был его миром, который он познавал охотнее и любил сильнее, чем весь остальной мир…
Не сходил с моих рук — вообще, нежился белым воротником на плечах, спал и ел строго лежа у меня на груди.
Вот я потому и говорю – он жил на мне.

И когда я по утрам уходил на работу – он страдал молча, только все время мурлыкал, и прозрачная сопелька выступала из ноздрей, как слеза.
И ничего не ел целый день, даже не подходил к миске…

Но вот я возвращаюсь, и он начинает «нарезать» круги вокруг меня, просясь на руки; я накладываю ему то, что приготовила хозяйка, растягиваюсь на диване, ворча, кладу миску себе на грудь и он начинает аккуратно и не спеша трапезничать.
Затем с полчаса моется — и все остальное время он посвящал мне.
Сворачивался поющим калачиком у меня на груди, и вытягивал из меня своей песней и душевным теплом эту смертную тоску по жене.

Поглаживаешь ладонью нежный пушистый комочек… доверчивый, ласковый, добрый… любящий тебя… бескорыстно.
Не за что-то, а просто так – за то, что ты есть у него.
И… жить хочется.
И окружить котенка такой ответной заботой и нежностью, чтобы этот маленький комочек шерсти с огромным сердцем никогда не познал горький привкус беды и одиночества…

Сколько у нас с ним было всего за эти дни – и смешного, и грустного.
До слез.
И болел он страшно, и шалил уморительно, и проказничал… так, безобидно.
К другим людям он относился с симпатией и позволял даже гладить себя, но никогда на их прикосновения не отзывался своей песней.
И всегда чувствовал меня.
Знал, что я иду.
Еще за квартал.

В какое бы время не появлялся на пороге, хозяйка, знавшая до донышка о «чудных» отношениях здоровенного мужика и котенка, начинала докладывать о проказах Яшки, а тот, перебравшись со шкафа мне на плечо, облизывал своим шершавым язычком мои волосы на виске, прерываясь только на миг, чтобы возмущенно фыркнуть на какой-нибудь явный поклеп со стороны говорливой старушки.
И получалось это у него так забавно и всегда — «в точку», что мы с Никаноровной то и дело заливались от смеха.

Прошло более полугода.
Зима на пороге.
Яшка вырос, стал не по годам матерым с виду котом, но в душе так и остался ребенком.

Жена «раскачала» брата, и тот все же «сдал» меня.
Получил телеграмму с одним-единственным словом: «Умру».
Лаконично, но емко.
Она всегда умела выразить одним словом то, на что мне иногда и кулаков не хватало.

Чтобы «смотать концы», понадобились те самые два часа.
Автобус с автовокзала уходил ровно через час.
Следующий – только на другой день.
Ждать я не мог.
А Яшка куда-то пропал, что было с ним очень редко… но бывало.
Минут десять орал, бегая по улицам.
Бесполезно.
Сунул Никаноровне четвертак:
— Кота сбереги! Через неделю за ним приеду!

* * *
…Вернулся за ним только через четыре года.
Стараясь утихомирить бешено бьющееся сердце, вошел в дом, обнял залепетавшую что-то радостное Никаноровну, тихо спросил:
— Жив?
Кивнула как-то странно.

Прошел, скрипя рассохшимися половицами, в свою бывшую комнатку, — Яшка лежал на диване… на моей старой клетчатой рубашке, которую я тогда забыл впопыхах.
— Яша…
Сел на краешек, осторожно погладил.
Он молча и тяжело открыл глаза… на миг они вспыхнули было, как и прежде, но он тут же мучительным стоном поведал о своей хвори – извини, браток, опоздал ты, вишь, плох я… — и голубые глаза вновь потухли.

Он еще мурлыкал, но уже через силу, все то время, что ему еще оставалось жить.

…Его избили.
Еще с месяц назад.
Приполз тогда только под утро весь в крови.
Никаноровна сделала все, что могла, да и вечно пьяный ветеринар – тоже.
Пробитая голова и ребра зажили, и он даже помаленьку ел, но вот внутренности ему отбили напрочь, а потому вскоре он снова стал хворать…

Не стесняясь Никаноровны, скрипел зубами и ревел, как ребенок.
Та тоже, глядя на нас, не смогла удержать слез.
…Держал Яшу на руках и слушал это его мучительное мурлыканье, так похожее то на стон, то на плач…
Коты не умеют жаловаться.
Они не умеют говорить.
Или умеют, но мы их не слышим… или не хотим слышать.

Внезапно пришла тишина.
Почувствовал, как в моих руках вздрогнуло его тельце… и все.
Его голубые глаза потухли уже навсегда.

…Взял в сарае лопату, выкопал Яше могилку у берега реки, под высоченной сосной.
Завернул в свою кожаную куртку и положил его туда.
Руками аккуратно укрыл его землей, подкатил камень пуда на три, придавил – чтобы спал спокойно, и чтобы больше ни одна сука его не потревожила…

…Вот так я предал своего друга.
Возможно, единственного, которому от меня никогда и ничего не было нужно.
Только чтобы я был всегда с ним.
И все.

Сколько уже лет прошло?
Порядочно.
Я тебя помню, Яша… да никогда и не забывал.
Ты был моим ангелом-хранителем.
Тогда я этого не понял.
И потому теперь живу без твоей защиты.

* * *
…Или ты все же хранишь меня, Яша?
Прости меня, друг…



© Ромыч, R.G.K., г. Пермь, 2009 г.