Куды вязуць, ніхто не казаў, аднак калі па назвах станцыяў ды паўстанкаў зразумелі, што едзем на поўнач, піпл відавочна супакоіўся. Магчыма камусьці і напраўду карцела патрапіць у склад абмежаванага кантынгенту, але тады ён добра тое хаваў. Мне не карцела, бо ўжо сёе-тое аб аўганскай вайне было вядома, за якой трасцай трэба было забіваць адных аўганцаў ды дапамагаць другім я ўразумляльнага адказу ня меў.
На трэцюю ноч каманда прыбыла на месца. У цьмяным сьвеце ліхтара на фасадзе вакзалу чыталася назва “Плясецк”. Падыйшло некалькі “пазікаў”, закінулі майно, пагрузіліся, паехалі. Праз нейкі час калона прыпынілася ля шлакбаўму. Я меркаваў, што ужо ўсё, вось яна – мая частка. Але не. Як даведаўся пасьля, мы толькі ўехалі на тэрыторыю палігону, што сярод тубыльцаў сьціпла зваўся “Мірны”. Паабапал дарогi вілася амаль суцэльная шчыльная агароджа з калючым дротам. Там-сям сьвяціліся агеньчыкі нейкіх пабудоваў, часам паўз шашы цягнуліся прамзоны, баракі, высачэзныя штабелі бярвеньня. Няўжо зоны? Зусім не хацелася патрапіць у чырвонапагоньнікі – канвойныя часткі ўнутраных войскаў, што ахоўвалі шматлікія паўночныя лагеры.
Нарэшце наперадзе замільгацелі шматлікія агеньчыкі і стала зразумела, што нас увезлі ў параўнальна буйны населены пункт. Шматпавярхоўкі, тратуары, ліхтары уздоўж вуліц, нейкія помнікі, магазіны, кінатэатр “Космас”. Стала крыху весялей. Аўтобусы прыпыніліся ля будынку, што як высьветлілася, быў станцыяй лакальнай чыгуначнай сеткі палігону. Каманда дачакалася яшчэ адну калону, пасьля чаго нас перагрузілі у невялічкі цягнік з пяці вагонаў. Дакладней у адзін вагон. Бо праз пэўны час (а было ўжо недзе ля 6 гадзінаў раніцы) цягнік пачалі запаўняць пасажыры. Пераважна (адсоткаў на 90%) вайсковыя. Спроба нешта вызначыць па эмблемах пятліцаў пытаньняў не зьняло – там былі здаецца усе роды войскаў. Акрамя хіба што танкістаў. Закантактаваць з пахмурным байцом-азіятам, што соўгаўся па нашым вагоне, таксама не атрымалася – акрамя “Духі, вешайцеся” нічога уцямнага ад яго не пачулі. Паехалі. Станцыя, ад якой мы ад’ехалі, звалася “Гарацкая” :).
Пляцоўка, дзе нас згрузілі з цягніка, месьцілася сярод лесу. Шмат незразумелых пабудоваў, вышкі, антэны, аднекуль здалёк даносіліся гукі камандаў, топат сотняў ног. Потым пачулася песьня. Гучная, але бязладная і ад таго нейкая недарэчная. Праз пяць-сем хвілінаў праходзім вароты КПП і … пачалася служба. Калі быць дакладным, то пачалася яна з таго, што прабягаючая насустрач калона байцоў шматкроць пажадала “Духі, вешайцеся”. Пазьней мы зразумелі, што тое – зусім бязшкодная праява вайсковага “гумару”, нешта накшталт “добры дзень, малады салдат” :))). А па першасьці было крыху няёмка.
Баня з ледзьве летней вадой і камандамі “хучэй, хучэй”, хоць па ходзе справаў усім было зразумела – ад таго, што мы будзем рабіць нешта хучэй ці марудней, хуткасьць працэсу цалкам не зьменіцца ані. Атрыманьне абмундзіраваньня, ботаў, парцянак, тканіны на “падшыву”. Прыкладна з гэтага месца і пачынаецца дурдом.
Напэўна не таптаўшым боты будзе цікава ведаць, што кожны вайсковец на памяць ведае нумар свайго ваеннага білету. І не толькі ведае, а памятае нават праз шмат гадоў. Справа ў тым, што ў савецкім войску кожная дэталь асабістага адзеньня (акрамя ніжняй бялізны і парцянкаў) ды абутку адзначалася персанальным таўром – нумарам білета. На адзеньні (знутры) нумар выпальваўся хлоркай, на ботах – фарбай, на дзязе і пасіку – чарніламі. На простае пытаньне “навошта” нам здолеў адказаць толькі пампаліт роты, куды мы патрапілі пасьля каранціну. Па яго словах мэта таўраваньня элементаў адзеньня – у спрашчэньні ідэнтыфікацыі …трупа, калі што якое. Здаецца, лагічна, аднак як паказала жыцьцё – фуфло, як і 99% таго, што кажа кожны пампаліт. На самой справе, ...(працяг будзе).

/Куда везут, конечно же никто не говорил, но когда по названиям станций и полустанков поняли, что едем на север, пипл явно успокоился. Возможно кому-то и вправду хотелось попасть в состав ограниченного контингента, но тогда он это хорошо скрывал. Мне не хотелось, так как уже кое-что об афганской войне было известно, за каким чертом нужно было убивать одних афганцев и помогать другим, вразумительного ответа не было.
На третью ночь команда прибыла на место. В тусклом свете фонаря на фасаде вокзала читалось название " Плесецк ". Подошло несколько " пазиков ", забросили имущество, погрузились, поехали. Через некоторое время колонна остановилась у шлагбаума. Я предположил, что уже все, вот она — моя часть. Но нет. Как узнал позже, мы только въехали на территорию полигона, который среди туземцев скромно назывался «Мирный». По обеим сторонам дороги практически сплошной стеной вилось плотное ограждение с колючей проволокой. Кое-где светились огоньки каких-то построек, иногда мимо шоссе тянулись промзоны, бараки, высоченные штабеля бревен. Неужели зоны? Совсем не хотелось попасть в краснопогоньники — конвойные части внутренних войск, которые охраняли многочисленные северные лагеря.
Наконец впереди замелькали многочисленные огоньки и стало понятно, что нас ввезли в сравнительно крупный населенный пункт. Многоэтажки, тротуары, фонари вдоль улиц, какие-то памятники, магазины, кинотеатр «Космос». Стало немного веселее. Автобусы остановились у здания, которое, как выяснилось, был станцией местной железнодорожной сети полигона. Команда дождалась еще одну колонну, после чего нас перегрузили в небольшой поезд из пяти вагонов. Точнее в один вагон. Через некоторое время ( а было уже где-то возле 6 часов утра ) поезд начали заполнять пассажиры. Преимущественно ( процентов на 90) военные. Попытка что-то определить по эмблемам на петлицах вопросов не сняло — там были кажется все рода войск. Кроме разве что танкистов. Законтактировать с хмурым бойцом — азиатом, который таскался по нашему вагону, также не удалось — кроме " Духи, вешайтесь " ничего вразумительного от него не услышали. Поехали. Станция, от которой мы отъехали, называлась " Городская " :).
Площадка, где нас сгрузили с поезда, располагалась среди леса. Много непонятных построек, вышки, антенны, откуда-то издалека доносились звуки команд, топот сотен ног. Потом послышалась песня. Громкая, но беспорядочная и от того какая-то нелепая. Через пять -семь минут проходим ворота КПП и… началась служба. Если быть точным, то началась она с того, что пробегающая навстречу колонна бойцов многократно пожелала " Духи, вешайтесь! ". Позже мы поняли, что это совсем безобидное проявление военного " юмора", что-то вроде «здравствуйте, молодой солдат » :))). А по первости было несколько неприятно.
Баня с едва теплой водой и командами " быстрее, быстрее ", хотя по ходу дел всем было понятно — от того, что мы будем делать что-то быстрее или медленнее, скорость процесса в целом совершенно не изменится. Получение обмундирования, сапог, портянок, ткани на " подшивку". Примерно с этого места и начинается дурдом.
Наверняка не топтавшим сапоги будет интересно узнать, что каждый военнослужащий наизусть знает номер своего военного билета. И не только знает, а помнит даже спустя много лет. Дело в том, что в советской армии каждая деталь личной одежды ( кроме нижнего белья и портянок ) и обуви отмечалась персональным клеймом — номером билета. На одежде ( изнутри) номер вытравливался хлоркой, на сапогах — краской, на ремне и ремешке брюк — чернилами. На простой вопрос «зачем» нам удалось получить ответ только от зампалита роты, в которую мы попали после карантина. По его словам цель клеймения элементов одежды — в упрощении идентификации… трупа, в случае чего. Кажется логичным, однако как показала жизнь — фуфло, как и 99 % того, что говорит любой замполит. На самом деле, ...( продолжение следует ) ./