Это было почти два года назад.
Мой друг уезжал. Нет, не из города, из целой страны.
Уезжал навсегда, а потому перед нами, его друзьями, замаячила вполне реальная опасность никогда больше не увидеть нашего славного атамана.
Воочию.
Дела, дела… когда еще вот так вот соберемся, полным составом, ведь и не мальчики уже, а мужи седовласые да молью побитые, а потому кое-кто из нас может и не дожить до очередного ватажного набега на вино-водочные запасы «Погребка». И так нас осталась всего дюжина из целого полуэскадрона…

…За окнами явно занималась утренняя зорька, потому что Испанец на сцене уже танцевал что-то уж совсем печальное. Фанат фламенко – он одним коленцем мог выразить все, что кипело именно сейчас в его одинокой и измочаленной душе.

Квач и Рубило почти битый час тягались на руках, и официанты уже были готовы к тому, чтобы вскоре сменить и этот стол, причем очень быстро, потому что с людьми из спецназа не спорят и не медлят. Их бывшие жены так и не смогли это понять и принять.
Пятнистый, Жуков, Котяра и Чапай мирно спали, уткнувшись мордами в тарелки; широченные спины профессиональных борцов напоминали уставшие и тихо сопящие горы.
Спите спокойно, деды, ведь завтра вам судьба снова стать послушными лошадками для своих безбашенных внучат…

Дракула и Кучер упрямо катали шары руками, поскольку кии уже закончились. Эти менты с большими звездами на погонах почти полвека соперничали друг с другом из-за всего на свете, начиная от успехов на работе до количества завоеванных женщин, но главный спор у жизни они уже выиграли – их жены, родные сестры, сумели сделать их счастливыми мужьями, отцами и дедами. А эти идиоты все равно время от времени шалят на стороне, надо же… Ну так у них всегда было туговато с мозгами.

Красавчик Робин монотонно жонглировал апельсинами, что мог проделывать часами и даже с завязанными глазами, так он приветствовал свою так и несбывшуюся мечту стать цирковым, а вместо этого всю жизнь строил дома и растил чужих детей: пятерых приемышей воспитать как родных – это вам не там, братцы.

И лишь мы с Ромычем «умничаем», сидя возле камина и потягивая тускло-золотистую малагу: ничего крепче в нас просто не лезло с самого вечера, потому что настроение у обоих было просто аховое, у него из-за отъезда, а у меня – из-за скорого приезда моей второй тещи. Бывшей, кстати. Как же тошно быть почти трезвым на мальчишнике, кто бы знал! Но все же иногда полезно…

Персонал «Погребка» знает нашу ватагу уже лет восемь, мы часто откупаем этот трактирчик на всю ночь, хотя редко высиживаем и половину срока; я знаю, что являемся их любимыми клиентами, и понимаю — отчего: даем щедрые чаевые, не буяним, не заказываем проституток, не пристаем к официанткам, не бьем посуду, не ломаем мебель… почти не ломаем. Ну и так далее.
Как однажды сказал бармен Дюша: «серьезные люди и отдыхают серьезно».

Я понимаю, что поступаю почти подло, но иначе не могу – память со временем начинает подводить, а потому почти все беседы с друзьями втихаря записываю на диктофон. Для грядущих поколений, возможно. А возможно, что и еще для кое-кого.

Я: — Я все знаю, ну почти все знаю, потому и спрашиваю, уж извини: так все же почему уезжаешь?
Ромыч: (после долгой паузы)
— Ты можешь хотя бы предположить, что эту, неизвестную часть, тебе знать не стоит?
Я: — Ты сам всегда называл меня сейфом, братишка.
Ромыч: — Афоня, сгинь.
Я: — Не, не сгину. Ты же знаешь, что не отстану.
Ромыч: (тяжело вздыхает)
– Да знаю, знаю, но ты можешь не портить мне прощальную пьянку?
Я: — Татарская твоя морда, ты чего выделываешься? Я тебя, может, в последний раз в жизни вижу, а ты с черной кубышкой в душе слиться хочешь? Не выйдет.
Ромыч: — Почему тебе всегда больше всех было нужно? Отчего ты так и не научился вовремя тормозить?
Я: — Потому что не люблю останавливаться на полдороге. Сшибить могут.
Ромыч: (еще одна долгая пауза)
— Ладно, вот тебе первая часть недоговоренного. Ты знаешь, что такое «наглядное убийство»? Так вот, оно было применено ко мне. Продолжать?
(Эту часть записи я публиковать не стану как не относящуюся к теме и очень уж страшную.)
Я: Да… это жестко. Но давай переходи ко второй части, эту, первую, я потом переварю.
Ромыч: — Ко второй? Ах, да… Но вторая часть может ненароком задеть тебя, понимаешь?
Я: — Переживу.
Ромыч: — Надеюсь. Понимаешь, Афоня, душно мне стало здесь, вот как душно!
(проводит ребром ладони по горлу, затем складывает свои пальчики в кулачище и бьет по столешнице так, что тарелки с закусью взлетают чуть ли не к потолку)
— Извини. Нервы пошаливать стали… Пойми меня, и не обижайся. Ни на что не обижайся, ладно?
Я больше не могу жить в стране веселых рабов.
НЕ МОГУ!
И не хочу, чтобы дети мои выросли среди них…
Я: — Разжуй.
Ромыч: — Что здесь разжевывать? Только вот не делай вид, будто ты сам это не ощущаешь и не видишь.
Я: — И все же?
Ромыч: — Слушай.
Был в прошлом месяце старой квартире своих родителей, взял из почтового ящика платежку и невольно охнул: цены на ЖКХ взлетели чуть ли не вдвое за последние полгода.
По лестнице поднимается соседка-пенсионерка, я к ней.
Здороваюсь, спрашиваю – как жизнь, тетя Поля? Как вам это самое ЖКХ?
Смеется. «А что нам, кучерявым, сделается? Пробьемся, на хлебе с квасом до могилки сырой дотянем как-нибудь! Там и отдохнем!»
На прошлой неделе Юрку, соседа из второго подъезда, уволили с работы только потому, что на его место нашли подходящего и более дешевого узбека.
А в суд?
А зачем? – отвечает,- это же бесполезняк!
И смеется: «Ничо, я пока холостой, протяну как-нибудь, вон пирожками на рынке поторгую, а потом завербуюсь куда-нибудь, бульдозерист с голоду не подохнет!»
Позавчера встретил у родника дядю Женю из первого подъезда, спрашиваю: где же твоя лошадка, четверка верная, ухоженная да приглаженная?
Отвечает: «Морду ей один какой-то крутой джипер разворотил. На заправке дело было, спешил он, вот и подвинул мою лошадку, у него же кенгурятник из нержавки, чо там…»
А в суд?
Смеется: «Почто? Она ведь свое почти уже отбегала, сейчас вот на запчасти распродаю, ничо, пешком похожу, здоровее буду».
Хватит фактиков? Думаю – хватит.
Людей гнут, унижают, пинают, а они… смеются.
Отчего?
Осознают свое бессилие и смехом этим маскируют свое отчаяние?
Или что-то другое?
Ведь этих людей я знал еще тридцать лет назад, если что не так – шум поднимали до самых небес, до обкома доходили!
А теперь откуда такая покорность тому, что с ними вытворяют?
Их сделали рабами, Афоня.
Причем – веселыми рабами.
Ты «Мертвый сезон» помнишь? С Банионисом и Быковым? Иногда я думаю, что нас давно уже потихоньку травят этим газом…
Я: — Не смеши ты меня… С нашими зомбиСМИ никакого газа не нужно. Но ведь… нас гнут, а мы крепчаем?
Ромыч: — Если бы… Дохнут люди. Вырождаются. Самое здоровое семя гибнет, сорняки бесполезные да хищные вместо них прорастают…
Ты третий закон Ньютона помнишь? Действие – противодействие? Так вот, в нашей стране он не работает.
(беру паузу, набиваю трубку, раскуриваю… молчим почти пять минут… что же еще спросить на прощание, чем поддеть дружбана, чтобы надолго запомнилось это самое прощание?)
Я: — Думаешь, за бугром тебе будет лучше?
Ромыч: — Может, и не лучше.
Но к тому, что станет происходить в той стране, я буду абсолютно равнодушен.
Всей своей душой я остаюсь здесь, понимаешь? И не только душой, я каждый год буду привозить сюда своих детей, клянусь.
В деревню, в деревню!
Туда, где еще остались свободные люди, а не рабы!
Туда, где рубль еще не встал промеж людей.
Туда, где чужая боль эхом раздается в душе каждого… а радость пьется сообща на майдане.
Я: — Ромыч, а ведь ты никуда не уезжаешь, ты просто временно отступаешь. Как это? На заранее подготовленные позиции, да? Если это тебя, конечно, хоть немного утешит… Но ведь очень тяжело жить в ожидании революции. А вдруг напрасно, а вдруг не доживешь?
Ромыч: — Неважно. На сегодняшний день моя сверхзадача – воспитать сыновей бойцами революции. Прости за пафос.
Научить их всему, что знаю и умею сам и даже более.
Все остальное – несущественно.
Прощай, друже.
Я: — Прощай, братишка…
© А.К.Заруба, 19 января 2013 года.